– Рим далече.

– Далече, – отозвалась Велета. – Когда жилтот, другой Бренн, мы селились совсем в другой стране… В Стране Лета, назападе. Брат рассказывал, там не бывает морозов и растёт виноград. Виноград,он… как зимняя клюква, такой же прозрачный, и слаще морошки, а растёт, каквьюнок.

Я попробовала представить. Сколь же дивный мир устроилиБоги, сколь много в свете занятного! Небось, никогда не увижу и половины. Неотведаю овоща, сладкого, как морошка. А жалко.

– Мы – галаты, – продолжала сестрёнкавождя. – Это значит воинственные мужи. Раньше у нас все были как Якко иБренн. Теперь мало осталось. Мы теперь наполовину словене, не все и речьразумеют. Бренн говорит, за морем есть края, где схожий обычай. Но там своиплемена, а галатов нет более…

Она вздохнула. Всё-таки мой поганый язык опять разбудил вней скорбную память. Это ужас, когда у тебя на глазах иссякает отеческий род,гаснет племя, ходившее походом на Рим… Я спросила, стремясь загладить вину:

– Научишь меня вашему языку?

Велета пообещала.

Мы не успели уйти далеко от родничка, когда я вдруг надумаларазрешить летошнюю загадку и любопытно спросила:

– Что значит: лез ва?

– Оставь мне, – улыбнулась Велета.

– А вот ещё: пив грайо э кен гвеллох ха ме…

– Сделает ли кто-нибудь лучше меня, – объяснилаВелета. – А кто это сказал?

Ох!.. Сестрица Белёна всегда сначала врала, потом думала, анадо ли было врать. Я… хоть волосы из головы выдирай. Я стала рассказывать, какмоя мать подносила Мстивою свежее молоко.

У Велеты вся кровь сбежала со щёк, я даже перепугалась. Нидать ни взять милый брат проглотил в молоке живую змею, и эта змея, затаясь,хоть сейчас могла его укусить. Слова путного выговорить не сумела. Повернуласьспиною ко мне, да как припустила! Пяточки замелькали. Ни разу ещё она так небегала. Я двинулась следом, попробовала окликнуть. Она не отозвалась.

Конечно, вождь был живёхонек. Мне, правду молвить, уже началпередаваться испуг Велеты… глупая девка. Мы увидели его в поле меж крепостью идеревней: они со Славомиром как раз проверяли, умеют ли новые отроки держать вруках луки. В землю был вкопан высокий, гладко обтёсанный столб – на него мычастенько лазили по утрам, если Славомиру казалось, что мы лениво бегали уполыньи. Теперь на макушке, поблёскивая, колебалась мишень. Отроки в очередьбрали лук, брали по две стрелы и замирали спиною к столбу. Потом вскидывалисьпо хлопку. Вторая стрела у каждого заставляла мишень подпрыгивать и вертеться,а у многих и первая.

Велета кинулась к брату, прямо под стрелы. На счастье, умолодцов был на всех один лук, но Славомир заорал так, что отрок, чья очередьтогда подошла, уронил стрелу в снег. Мстивой шагнул навстречу сестре, таповисла на нём, давясь горестным плачем. Он скоро понял, что произошло. Глянулна меня светлыми глазами поверх её головы, глянул мельком, без всякоговыражения… и кто-то другой во мне сказал знакомым уже, мёртвым голосом: всё.Всё. Вряд ли я просплю здесь ещё одну ночь.

Всегда-то меня занимало пуще всего, что будет не с другими –со мной.

Я подошла на деревянных ногах. Подняла шапочку, потеряннуюВелетой. Велета судорожно прижималась к вождю, обхватив его двумя руками зашею, так, словно уже налетал неведомый вихрь – унести, навек разлучить… Отрокипялились, но Мстивой не замечал. Гладил по голове зарёванную сестру, говорилпо-галатски, и я без слов понимала: вот он я, смотри, какой крепкий. Что стаким может случиться? Ничего ведь и не случилось, не плачь. Он дажепосмеивался, но глаза были тоскливые. Я стояла с шапкой в руках и не смела ниприблизиться, ни отойти.

– Что примёрзла? – окликнул меня Славомир. –Иди-ка стреляй.

Он тоже что-то знал и смотрел так, будто я, надумавпогреться, спалила избу с людьми. Все что-то знали. Ярун, растерянный не меньшеменя, передал лук, и я поспешно измерила его силу – рванула тетиву четырьмяпальцами и один за другим их разогнула. Я знала, что справедливого времени мнене дадут. Точно. Славомир хлопнул в ладоши, и я крутнулась к столбу. Увиделанаверху мятый боевой шлем с коваными наглазьями, наитием догадалась, чтодатский, уверилась, что на пути никто не стоял – всё это мигом, пока сердцеразу не стукнуло – и вторая стрела сошла с тетивы прежде, чем первая успелавоткнуться.

Я не поняла, почему отроки вокруг засмеялись, сначалавполголоса, потом, никем не одёрнутые, – во всё горло. Только когдаМстивой указал Велете на макушку столба, и та, взглянув, наконец чутьпросветлела, я догадалась. Разумные люди метили в болтавшийся железный колпак,чтобы стрелы скользили, падая вниз. Я же, не думая, обе всадила в железныеполукружья, за которыми нынче не было глаз. Пернатые древки весело торчали вчетырёх саженях над землёй, крепко вбитые в дерево. Не вдруг вырежешь и ножом.

– Лезь доставай, – сказал Славомир.

Я не видела Велету до сумерек. Я думала, она не спустится вгридницу вечерять, но она пришла. Она жалась к брату, как схваченная морозомтравинка к брёвнам забрала, и не поднимала лица, словно боялась опять увидетьменя. Славомир хмурился и встряхивал головой, отгоняя что-то враждебное. Одинвождь сидел с деревянным лицом. Болело не у него, у тех, кто был бы рад егозаслонить. Мне стало худо от страха. Страх был тем унизительнее, что я так и незнала, за что станут казнить.

Когда мы, отроки, остались одни в гриднице и голодныеполезли за стол, насмешник Блуд растопырил колени и локти и показал, как явзбиралась за стрелами. Наверное, мне надо было посмеяться вместе со всеми, ноя не сумела. Днём, в поле, ничей смех меня не обидел, Славомир затем и взогналменя на скользкий зыблемый столб, чтоб отвлеклись, позабавились Велета и вождь.Блуда тешить я не собиралась. Да и страх не мог больше копиться, искал выхода взлобе. Я ответила почти его давешними словами:

– Ты-то помолчи, лежебока. Сам долезь хоть до середины.А то хлеба ешь чуть, и толку не больше.

Бывало со мной иногда – залеплю так уж залеплю. Всепосмотрели на Блуда. Он держал корочку хлеба, и вспомнилось, что с первого дняон и вправду не трогал ни мяса, ни румяного сала, одежда на нём казаласьпустой.

Честно молвить, мне стало не по себе, когда Блуд повёлшальными глазами, глубоко ушедшими в темноту… Он зацепил меня, я недоброответила. Удел мелкого человека, который пуще всего боится спустить кому-тообиду.

Блуд долго мерил меня бессовестным взглядом, потомсощурился:

– По-другому бы с тобой, девка, потолковать…

Я наступила на ногу побратиму, собравшемуся ответить. Яничего не сказала, но отдарила Блуда прищуром не менее наглым, чем егособственный. И опять сама себе ужаснулась. Я ли это, мечтавшая лететь надлесами, над жемчужным засыпающим морем – навстречу Тому, кого я всегда жду?..Стало быть, сходила прежняя кожа, лезла новая, грубей древесной коры. Не этоголи хотела…